Чёрная рада - Страница 42

— Га-га-га! засмеялся веселый Черевань. Это уже, бгатику, настоящая загадка!

— Глядите, сказал Гвинтовка, вон толпятся в воротах, поснимавши шапки, нежинские кожемяки, ткачи и дегтяри. Солнце как будто для того и спустилось к самому лесу, чтоб еще больше накрасить их толстые морды. Как они теперь смирны и покорны, когда у меня волы в дворе! А пойди, поговори с ними в магистрате, не задобривши сперва полковника! Там сейчас покажут они тебе какой-нибудь ветхий пергамин с висящею печатью.

— Да что ж тебе эти добрые люди сделали? спросил Шрам.

— Добрые! Нашел ты добрых! Скорей я назову добрым лысого дидька, нежели этих проклятых салогубов . Ты, видно, еще не знаешь, что эти добрые затевают с запорожскими гайдамаками на нас городовых казаков! Запорожцы теперь с нежинскими мещанами, как родные братья. Вражьи салогубы ни напитков, ни наедков, ничего для камышников не жалеют. Только и дела, что с ними бражничают. И такая завелась дерзость у вражьих мугирей, что едет знатный казак по улице, никто перед ним и шапки не снимает. А покажись в магистрат, так зараз достанут из-под кади заплесневелый шпаргал , да и суют в глаза старшине: вот, дескать, наше старосветское право! А кто их так расшевелил? все проклятые Низовцы!

— Постой, брат, сказал Шрам, а ты сам на чьей же стороне?

— Как на чьей? Разумеется на гетманской!

— А за чем же ты водишься с запорожцами?

— Я вожусь с запорожцами? Кто тебе это сказал?

— Кто б ни сказал, а есть слух, что ты пируешь с ними не хуже нежинских мещан.

— Плюнь ты, пан-отче, в глаза тому, кто тебе это скажет. Чтоб я, будучи паном на всю губу, не нашел себе лучшей компании, чем эти голыши, что ушли в Сечь, обокравши своих хозяев!.. Ну, так! Спасибо, пан-отче!

— Да, да! проговорил сквозь зубы Шрам, — вижу я, что ты пан на всю губу, хоть и не говори мне этого.

А Гвинтовка между тем в окно:

— А, вражьи мужвалы! С каким покорным видом подходят теперь к рундуку! Но я им покажу разницу между паном и хамом. Гей, сволочь! крикнул он своим слугам, не пускать ко мне этих длиннополых лычаков! Бейте их по затылку! гоните со двора батогами хамово племя.

— Кат знает что, бгать! сказал Черевань. Кто ж этак доброго человека гонит, как собаку, от порога?

А Шрам не вытерпел и прибавил:

— Так делали только польские паны да наши недоляшки, и мне кажется, что едва ли не ополячила тебя твоя княгиня.

— Как это так?

— Так, что твои слова и поступки пристали и извергу Ереме .

Густая краска обиды покрыла щеки Гвинтовки. — Батько! сказал он Шраму, от одного тебя снесу я, не пролив горячей крови, такие слова. Я такой же Ерема, как ты Барабаш. Ерема! Нет, пусть дьявол возьмет мою душу, если я не готов вынуть за Украину из ножен саблю один против десятерых!

И, обнажив саблю, блеснул ею, как молниею, вокруг своей головы, в красном свете заходящего солнца.

— Ну, ну, успокойся, сказал Шрам. Разве я тебя не знаю? Мало что молвится под горячую минуту? Не все перенимай, что по воде плывет.

А между тем подумал:

— И Ереме Вишневецкому дорога была Украина, и он махал за нее саблею. Как не махать, защищая свои имения?

— И в самом деле, сказал Гвинтовка, кстати ли мне теперь спорить, когда я должен думать об одном, как удовольствовать моих гостей? После дороги вам прежде всего нужно подкрепиться, да и вечерняя пора на дворе. А гей, княгиня! Давай-ко казакам вечерять! Увидишь, пан-отче, как ополячила меня княгиня! Скорей — я ее оказачил. У меня не гайдуки, не маршалки застилают скатертью стол. Мы доказали ляхам, что значит казацкая сабля: княгини их теперь служат казакам за столом и не за столом. Не для того взял я за себя белорукую, высокоименитую, пышную польку, чтоб держать для неё полон дом слуг: сама она моет мне сорочки и варит вареники. Княгиня! Мое золото! Чи ты спишь, чи не чуешь, вечерять казакам пора!

Как тень мертвеца нехотя оставляет могилу и является на зов чародея, так явилась на громовой призыв Гвинтовки его бледная княгиня. Подобно восточной рабе, поклонилась она гостям тихо и глядя в землю, и дрожащими руками стала покрывать стол белою скатертью. Красота рук у женщин самая долговременная, и руки княгини с сверкающими перстнями, чудными линиями мелькали в вечернем полусвете над движущимися складками скатерти.

— Не честь, не слава ли казакам иметь таких рабынь? сказал Гвинтовка, глядя на эти изящные руки. Сестра, племянница! Прошу до гурту. Сядьте и не заботьтесь ни о чем, как паны над панами. Вам будет прислуживать гордая польская пани, высокоименитая княгиня!

— Рыдван наш напугал твою княгиню, сказала Череваниха, и — в добрый час молвить — когда б с нею чего не приключилось от переполоху. Смыть бы ее святой водой, да пускай бы надела скорее сорочку назад пазухою.

— Э, сестро, отвечал беззаботно Гвинтовка, — мой голос поднимет ее и из мертвых! Не раз и не два игралась у нас такая комедия. Ты не гляди на это, что княгиня моя так смутна. Только скажу слово, тотчас развеселится, да еще и через саблю поскачет. Ведь наши ж казачки плясали под польскую дудку!

Как описать, что делалось на ту пору в душе бедной княгини, некогда богатой и сильной, как царица, а теперь одинокой и беззащитной, как невольница? Видно, она привыкла уже, сносить от своего нового мужа всевозможные оскорбления, потому что ни слезами, ни вздохом не выразила своего чувства. Она слушала слова Гвинтовки с таким видом, как бы они не к ней относились; только его грубый и гремящий голос видимо потрясал её нервы, как слабо натянутые струны.

— Ну, княгиня, продолжал он, ворочайся проворнее, докажи, что высокая порода на что-нибудь таки тебе пригодилась. Давай нам какой-нибудь настоянки, чи запеканки, только такой, чтоб и старость помолодела.