Чёрная рада - Страница 40

А Шрам со стороны слушает-слушает, да не знает, что и говорить этим воспламененным головам. — Нечего, думает, и слов попусту тратить. Ведром воды не залить пожару. Тут, вижу, долго кто-то старался, — а кто же больше, если не проклятые камышники? Со всех сторон подложили злодеи огня!.. Велика будет милость Божия, если мы успеем погасить ого!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

...

А жены шляхетскии стали женами козацкими.

На другой день, при заходе солнца, достигли наши путешественники хутора Нежинского полкового есаула Гвинтовки. С именем хутора в воображении читателя, конечно, соединяются пустынные картины лесов и вод, между которых мирно приютились скромные строения и огорожи. Лес и вода — благодать в Малороссии, и ради этой-то благодати каждый, кто может, поселяется отдельным хутором, оставляя безводные и открытые для жаров и вьюги села. Пан Гвинтовка занял себе для хутора самую лучшую местность под Нежином, и даже у полковника Васюты Золотаренка не было таких широких прудов на хуторах, не было таких вековечных лесов, таких роскошных пастовников, как у Гвинтовки.

Первое, примеченное здесь Шрамом, строение были кузница и хата хуторского кузнеца. Отстав от своих спутников и проезжая мимо убогого Вулканова жилища, Шрам был свидетелем сцены, которая вовсе не ладила с пасмурным настроением его души. Из хаты бросилась опрометью молодая женщина едва не под ноги его коню. За нею выскочил мужчина с нагайкою в руке.

— Уже ж я дам тебе за эти песни! кричал он, — добрался я теперь до тебя!

Женщина, видя, что не уйдет от своего гонителя, начала с большим проворством бегать вокруг Шрамова коня.

— Вот велика беда! говорила она. Будто уже нельзя и запеть:

Ой ты, старый дидуга,
Изогнувся, як дуга;
А я, молоденька,
Гуляти раденька!

Мужчина точно был уже с сединою, а она еще в первой молодости.

— Погоди, погоди, вразька дочко! говорил он, — дай мне только до тебя добраться: я покажу тебе свою старость. Смейся, смейся! Засмеешься ты у меня на кутни ! Моргай, моргай ! Як моргну тебе, то й ногами вкрыесся !

И начал гоняться за нею вокруг Шрама. Но она явно чувствовала превосходство своей ловкости в этой игре:

— Отдохни немного, Остап! Видишь, как запыхался! А я тебе спою другую песню, когда эта не по душе.

И, подтанцовывая на бегу, и плеща в ладоши, она начала петь:

Коли б мені або так, або сяк,
Коли б мені запорозький казак;
То б він мене туды-сюды повернув,
То б він мене до серденька пригорнув!

Остап начал было уже ослабевать, но эта песня вдохнула в него новые силы.

— Э! Так вон еще что! Уже ж теперь ты не уйдешь от меня! То-то я вижу, что запорожцы что-то слишком часто просят тебя вынесть воды напиться! А у них не вода на уме.

И пошла опять беготня вокруг Шрама.

— Сгиньте вы к нечистому! вскрикнул Шрам. Дайте мне проехать!

— Где ж мне, пан-отче, деться? сказала женщина. Он меня убьет, если поймает! Вы не знаете его: хоть дурень, а зол, как собака!

Шрам обратился к кузнецу:

— Стыдно тебе с седою чуприною так дурачиться! Оставь ее; после расправишься! Дай мне проехать.

Кузнец тогда только рассмотрел перед собой священника. Для степенного украинца великий стыд забыться в присутствии такой особы, и потому, поклонясь Шраму, он побрел с смущенным видом в хату; только в дверях еще погрозил жене нагайкою. Но та, видно, часто разыгрывала с ним подобные сцены. Она смеясь показала ему кукиш.

— Дома пан есаул полковый? спросил у неё Шрам.

— Да, дома, пан-отче! Там все с запорожцами бенкетуют.

— Как! Гвинтовка с запорожцами?

— А почему ж? Разве вы не знаете, что теперь запорожцы первые в свете люди? Говорят, царь подарил им всю гетманщину.

— Чтоб ты за такие речи окаменела, как Лотова жена! вскрикнул в досаде Шрам, и пустил коня рысью.

— Соль тебе на язык! Печина тебе в зубы! сказала потихоньку глупая баба. Видно, была немножко под хмельком.

Подъезжая уже к хуторским постройкам, Шрам заметил в стороне, между деревьями, старика высокого росту с длинною белою бородою, одетого в свитку, подобную монашеской рясе. Это был Божий Человек. Шрам тотчас своротил с дороги и подъехал к нему. Старик не обратил никакого внимания на топот коня, и продолжал идти узкой тропинкою, напевая в пол-голоса псалом:

— Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих; суетная глагола кийждо ко искреннему своему: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая...

— Оттак диду! сказал Шрам: не хотел ехать со мною, да прежде меня здесь очутился!

— А, это Шрам со мною говорит! сказал спокойно Божий Человек.

— Какими судьбами ты очутился в этих местах? спросил его Шрам. — Ты ж не сюда держал дорогу?

— Мне по всему свету одна дорога. Попали меня в свои руки в Киеве запорожцы-прощальники, сыплют сребро-золото, не отпускают от себя ни на минуту, а потом и на сю сторону Днепра перетянули.

— На что же им тебя нужно?

— Да вот оставили на моих руках своего товарища. Заболел у них один куренной атаман. «Излечи нам, батько, этого казака, так мы тебе поможем вызволить из неволи не одного невольника.» Вот я и нянчусь с ним, как с ребенком: то играю ему на бандуре, то переменяю перевязку. Здобувся добре сиромаха! Тот самый, что схватился с твоим Петром.

— И тебе отогревать такую змею, Божий Человече! сказал Шрам.

— Для меня все вы равны, отвечал кобзарь. — Я в ваши драки не мешаюсь.